Евтушенко Е - На «хвосте» (стих. чит. автор)
ДВОЕ И ВСЕ МЫ
Евтушенко и Вознесенский… Вознесенский и Евтушенко… Эти два поэтических имени неразрывны в сознании большинства. И «оттепель», и битком набитые на поэтических вечерах дворцы спорта, и на порядок выросшие тиражи стихотворных сборников в середине прошлого века — все это невозможно представить без того и другого, причем вместе.
Не особо искушенные в поэзии обыватели их даже часто путали и путают. Однажды несколько лет назад в коридоре «Литературки», куда Евтушенко явился в одном из своих ярчайших и блестящих пиджаков, молодая журналистка в восторге показала пальцем на Евгения Александровича и с придыханием воскликнула: «Смотрите, Вознесенский!».
Но на самом-то деле они, конечно, очень разные. И по эстетике (вплоть до пиджаков), и по поэтике. Кроме того, как писал сам Вознесенский: «У поэтов напарников нет — все дуэты кончались дуэлью». А еще вспомним: «Здесь жили поэты, и каждый встречал другого надменной улыбкой» или кедринское «У поэтов есть такой обычай: в круг сходясь, оплевывать друг друга». Словом, представить отношения двух самых популярных поэтов второй половины ХХ века как безоблачную дружбу и радостное «ауканье через степь» было бы верхом наивности.
Но сейчас наступило такое время — и «на дворе», и в их жизни — когда разногласия и противоречия отступают и выясняется, что общего в отношении к происходящему в стране и литературе больше, чем разделяющего.
Поэтому так обрадовало стихотворение, которое прислал присланное Евтушенко в редакцию «Новой».
Евгений ЕВТУШЕНКО
На «хвосте»
Хотел бы я спросить Андрюшу,
а помнит ли сегодня он,
как мы с ним жили душа в душу
под звуки собственных имен.
Они в божественном начале,
не предвещающем конца,
так упоительно звучали
в метро, в общагах, у костра.
Встречали нас в таком восторге
в Москве ветровки, гимнастерки,
и джинсы рваные в Нью-Йорке,
где тоже ждали перемен
веснушки, как глаза колен.
В стихах был свежий привкус утра,
а имена гремели столь
неразлучаемо, как будто
свободы сдвоенный пароль.
Но та свобода двух мальчишек была,
чтоб не был в ней излишек, —
под взглядами не снятых с вышек
гулаговских прожекторов.
Стучали кулачищем свыше.
Сдирали со щитов афиши.
Шуршали в уши,словно мыши:
«Не наломайте лишних дров!».
Мы их ломали непрерывно,
и как там с нами ни воюй,
бесстрашны были и наивны
и так раскованно порывны,
словно рискованные рифмы,
с губ, где не высох поцелуй.
А помнишь, вышли мы от Гии
Данелии — совсем другие,
чем иногда теперь, когда…
Забудем. Главное — Тогда.
Итак, мы вышли. В ночь. От Гии.
Ночь была тоже молода,
и ей, как нам, вовсю хотелось
в какую-нибудь завертелость
и безо всякого стыда.
Да и нечисты все стыды,
когда здесь Чистые пруды.
Мы оба, чтоб с народом слиться.
листали всю тебя, столица,
сначала ноги, после лица,
ища подружек «на авось»,
но отыскать не слишком строгой,
интеллигентно длинноногой,
родной души не удалось.
Мы уходились. Шли устало.
Но приключенье не настало.
А мимо шла «Аннушка» неутомимо,
не та,что с маслом тем коварным, —
а занятый трудом ударным,
заблудший на кольце бульварном
ночной трамвай под буквой «А»,
с облезло красными боками
и дребезжащими звонками —
родная женская душа,
единственная, кто в ту ночь
хотела нам двоим помочь.
А кто-то выглянул в окно,
глотая тряское вино,
и, басом пошатнув трамвай,
нам прохрипел: «Ребя, давай!».
«А ну догоним и — на хвост!» —
воскликнул я, легко, как тост,
тем более,что нам Булгаков
отеческих не сделал знаков.
И понеслись мы через шпалы
во все, нас ждущие, опалы,
и, будто нас пожар прожег,
на буфер сделали прыжок.
И вдруг — аж слышать мог Урал,
гимн репродуктор заиграл!!!
Как жаль, что нас не видел Гия,
когда, одетые вполне,
мы, как два мальчика нагие
на красном взмыленном коне,
тряслись под утро вместе с гимном
на том хвосте гостеприимном
в полупроснувшейся стране.
Потом, как водится в России,
в трамвай нас люди пригласили
и «Три семерки» из горла
нам родина преподнесла.
Автобусники. После смены.
С Марьиной Рощи. Джентльмены.
Сказали: «Мы не за рулем.
Есть вобла. Может, вобланем?».
Один, глядящий всех бодрей,
мне вдруг сказал: «Ведь ты Андрей?».
А кореш в несколько мгновений
Андрея разглядел: «Евгений?».
Мы, распрощавшись, хохотали,
как мы с тобой друг другом стали.
А что случилось после с нами, —
наверно, это мы не сами.
Мы сами — это только те
у «Аннушки», на том хвосте…
18 февраля 2005 г.
Олег ХЛЕБНИКОВ
http://uisrussia.msu.ru/docs/nov/2005/14/nov_2005_14_36.htm
Андре́й Андре́евич Вознесе́нский (12 мая 1933, Москва — 1 июня 2010, Москва) — русский поэт, прозаик, художник, архитектор. Один из самых известных поэтов-шестидесятников. Родился 12 мая 1933 года в Москве.
Евтушенко и Вознесенский… Вознесенский и Евтушенко… Эти два поэтических имени неразрывны в сознании большинства. И «оттепель», и битком набитые на поэтических вечерах дворцы спорта, и на порядок выросшие тиражи стихотворных сборников в середине прошлого века — все это невозможно представить без того и другого, причем вместе.
Не особо искушенные в поэзии обыватели их даже часто путали и путают. Однажды несколько лет назад в коридоре «Литературки», куда Евтушенко явился в одном из своих ярчайших и блестящих пиджаков, молодая журналистка в восторге показала пальцем на Евгения Александровича и с придыханием воскликнула: «Смотрите, Вознесенский!».
Но на самом-то деле они, конечно, очень разные. И по эстетике (вплоть до пиджаков), и по поэтике. Кроме того, как писал сам Вознесенский: «У поэтов напарников нет — все дуэты кончались дуэлью». А еще вспомним: «Здесь жили поэты, и каждый встречал другого надменной улыбкой» или кедринское «У поэтов есть такой обычай: в круг сходясь, оплевывать друг друга». Словом, представить отношения двух самых популярных поэтов второй половины ХХ века как безоблачную дружбу и радостное «ауканье через степь» было бы верхом наивности.
Но сейчас наступило такое время — и «на дворе», и в их жизни — когда разногласия и противоречия отступают и выясняется, что общего в отношении к происходящему в стране и литературе больше, чем разделяющего.
Поэтому так обрадовало стихотворение, которое прислал присланное Евтушенко в редакцию «Новой».
Евгений ЕВТУШЕНКО
На «хвосте»
Хотел бы я спросить Андрюшу,
а помнит ли сегодня он,
как мы с ним жили душа в душу
под звуки собственных имен.
Они в божественном начале,
не предвещающем конца,
так упоительно звучали
в метро, в общагах, у костра.
Встречали нас в таком восторге
в Москве ветровки, гимнастерки,
и джинсы рваные в Нью-Йорке,
где тоже ждали перемен
веснушки, как глаза колен.
В стихах был свежий привкус утра,
а имена гремели столь
неразлучаемо, как будто
свободы сдвоенный пароль.
Но та свобода двух мальчишек была,
чтоб не был в ней излишек, —
под взглядами не снятых с вышек
гулаговских прожекторов.
Стучали кулачищем свыше.
Сдирали со щитов афиши.
Шуршали в уши,словно мыши:
«Не наломайте лишних дров!».
Мы их ломали непрерывно,
и как там с нами ни воюй,
бесстрашны были и наивны
и так раскованно порывны,
словно рискованные рифмы,
с губ, где не высох поцелуй.
А помнишь, вышли мы от Гии
Данелии — совсем другие,
чем иногда теперь, когда…
Забудем. Главное — Тогда.
Итак, мы вышли. В ночь. От Гии.
Ночь была тоже молода,
и ей, как нам, вовсю хотелось
в какую-нибудь завертелость
и безо всякого стыда.
Да и нечисты все стыды,
когда здесь Чистые пруды.
Мы оба, чтоб с народом слиться.
листали всю тебя, столица,
сначала ноги, после лица,
ища подружек «на авось»,
но отыскать не слишком строгой,
интеллигентно длинноногой,
родной души не удалось.
Мы уходились. Шли устало.
Но приключенье не настало.
А мимо шла «Аннушка» неутомимо,
не та,что с маслом тем коварным, —
а занятый трудом ударным,
заблудший на кольце бульварном
ночной трамвай под буквой «А»,
с облезло красными боками
и дребезжащими звонками —
родная женская душа,
единственная, кто в ту ночь
хотела нам двоим помочь.
А кто-то выглянул в окно,
глотая тряское вино,
и, басом пошатнув трамвай,
нам прохрипел: «Ребя, давай!».
«А ну догоним и — на хвост!» —
воскликнул я, легко, как тост,
тем более,что нам Булгаков
отеческих не сделал знаков.
И понеслись мы через шпалы
во все, нас ждущие, опалы,
и, будто нас пожар прожег,
на буфер сделали прыжок.
И вдруг — аж слышать мог Урал,
гимн репродуктор заиграл!!!
Как жаль, что нас не видел Гия,
когда, одетые вполне,
мы, как два мальчика нагие
на красном взмыленном коне,
тряслись под утро вместе с гимном
на том хвосте гостеприимном
в полупроснувшейся стране.
Потом, как водится в России,
в трамвай нас люди пригласили
и «Три семерки» из горла
нам родина преподнесла.
Автобусники. После смены.
С Марьиной Рощи. Джентльмены.
Сказали: «Мы не за рулем.
Есть вобла. Может, вобланем?».
Один, глядящий всех бодрей,
мне вдруг сказал: «Ведь ты Андрей?».
А кореш в несколько мгновений
Андрея разглядел: «Евгений?».
Мы, распрощавшись, хохотали,
как мы с тобой друг другом стали.
А что случилось после с нами, —
наверно, это мы не сами.
Мы сами — это только те
у «Аннушки», на том хвосте…
18 февраля 2005 г.
Олег ХЛЕБНИКОВ
http://uisrussia.msu.ru/docs/nov/2005/14/nov_2005_14_36.htm
Андре́й Андре́евич Вознесе́нский (12 мая 1933, Москва — 1 июня 2010, Москва) — русский поэт, прозаик, художник, архитектор. Один из самых известных поэтов-шестидесятников. Родился 12 мая 1933 года в Москве.
 |
 |
 |
 |
|
 |
   |
|
|
|
 |
|
|
|
|
 |
|
|
|
|
